Русская юридическая мысль начала XX в

Самый значительный сдвиг в области правопонимания, в особенности природы общеустроительных (конституционных) законов, произошел после введения в России начал конституционного правления и партийных размежеваний в предвыборной борьбе за представительство в Государственной думе и за влияние на общественность.

В области философии права в ее соотношении с нравственностью основополагающий характер имели работы П.И. Новгородцева, Е.Н. Трубецкого, а также С.Н. Булгакова, Н.А. Бердяева, Б.А. Кистяковского.

В своем фундаментальном труде о правовом государстве Сергей Александрович Котляревский (1873—1940) писал как об общеизвестном: «…идея правового государства вошла в обиход современных цивилизованных государств, в совокупности тех ожиданий, которые обращает член государственного союза к руководителям этого последнего.

Правовое государство стало одним из политических заданий. Много раз отмечался кризис
правосознания, утрата веры во всемогущество права и учреждений. Наличность переживаемых здесь разочарований не отнимет у данных стремлений настойчивости и выразительности: убеждение, что государство должно принять облик правового государства, остается непоколебленным» (Власть и право. Проблема правового государства, 1915).

В лучших традициях отечественного правоведения проблема власти была представлена Котляревским во всем многообразии существующих в литературе подходов. Помимо сравнительно-исторического освещения функциональных и революционных аспектов реализации идей господства права автор уделил немало внимания таким очевидным, но не всеми признаваемым аспектам властвования, как процессуальные (можно сказать —ритуальные) аспекты властвования и подчинения.

Юристы и социологи, по мнению ученого, не всегда отдавали себе отчет в том, насколько явления властвования сохраняют в себе элемент загадочности, несмотря на их ежедневный и даже ежечасный характер проявления. В этом смысле толкования власти которые мы встречаем у Толстого или Карлейля, оказываются для нас более ценными и интересными путеводителями, чем представления специальной науки о государстве.

Аналогичные идеи высказывали несколько ранее В.С. Соловьев, а также Н.И. Палиенко (Правовое государство и конституционность, 1906), позднее — Н.Н. Алексеев (Основы философии права, 1924), А.С. Алексеев и др.

Первое требование или первый принцип правового государства, считал А. С. Алексеев, недопустимость изменения правопорядка в государстве без участия народного представительства. Другое принципиальное требование к его организации и деятельности — верховенство права (а не закона).

В 1911 г. П.И. Новгородцев и И.А. Покровский обменялись мнениями о содержании «права на достойное существование», о котором в свое время впервые написал В.С. Соловьев.

Для многих исследователей начала XX в. это право связывалось с обеспечением общей защиты интересов трудящихся при помощи права и признавалось требованием социалистическим. Историк римского права и философ И.А. Покровский считал, что следует вести речь о «праве на существование», подразумевая при этом заботы в области общественного призрения.

Разумеется, что у государства есть обязанность спасать от голодной смерти, но «права быть спасенным от голодной смерти лицо не имеет» (Право на существование, 1911).

Сбалансированный вариант сочетания профессионально-юридического догматизма и философского позитивизма воплотился в концепции власти Габриеля Феликсовича Шершеневича (1863—1912).

Государство представляет собой источник права как властного веления. Власть связана с волей, с умением «заставить других сообразовывать свое поведение с волею властвующих, вводить свою волю одним из существенных мотивов, определяющих поведение другого». В основе власти, как ее трактует Шершеневич, лежит во многом тот же эмоциональный и мыслительный настрой, который так тщательно обсужден в работах Коркунова и Петражицкого.

Шершеневич называет его эгоистическим чувством повинующегося, которое составлено у него из страха и веры в то, что послушание может принести известные выгоды.

Все власти в государстве опираются на государственную власть с ее изначальным (исторически и логически) авторитетом, из нее же они черпают свои силы, тогда как государственная власть опирается непосредственно на общественные силы.

Так, государство может характеризоваться с позиции социологии. С юридической точки зрения государство есть правовое отношение, есть объект или субъект права, но это уже, по Шершеневичу, неправильные, искаженные представления о власти.

С методологической точки зрения, подчеркивает он, «юридическое определение не только не способно объяснить реального существа того, что мы называем государством, но оно кроет в себе опасность затемнить пред нами истинную сущность явлений, происходящих в государстве. Понятие о государстве только одно — социологическое».

Государственная власть предстает в этом случае как основанная на самостоятельной силе воля одних (властвующих) подчинять себе волю других (подвластных).

Объявляя источником права силу и волю, зафиксированные во властном установлении государства, Шершеневич вполне определенно склоняется к одностороннему позитивистскому измерению природы права. Вместе с тем он остро ощущает недостатки позитивистской ориентации юридических дисциплин.

Существующие юридические науки (уголовное право, гражданское право и др.) страдают крайней догматичностью в том смысле, что они основываются постоянно на понятиях, которые воспринимаются ими без всякой критики. Причем это происходит даже в том случае, когда эти понятия заимствуются из другой области знания. Так, понятием о праве пользуются все юридические науки, но критическому исследованию оно, по его мнению, подвергается только в гражданском правоведении.

Обращаясь к теме о соотношении юридических наук и философии права, он вполне определенно констатирует живучесть естественно-правовых построений, но солидаризуется с К. Бергбомом в том, что допускаемый естественным правом дуализм права следует считать чуть ли не смертным грехом против науки.

Однако сам Шершеневич в оценке методологической роли и социального предназначения «научной философии права» считает актуальным изучение не только права, как оно есть, но и права, каким оно должно быть.

Таким образом, он формулирует «двоякую задачу философии права, теоретическую и практическую», уточняя при этом, что исследование права юридическими науками должно включать критическое исследование всех главных понятий не только с точки зрения догматической, но также с точки зрения «сущности права».

В связи с последним аспектом исследованию подлежат вопросы об образовании права, о нарушении права, о применении права, о создаваемых правом отношениях.

Критикуя кантианскую постановку вопроса о полезной взаимодополняемости права и морали среди русских правоведов (Трубецкой, Новгородцев), он в то же время допускает, что право и нравственность «действительно имеют общие исходные пункты», но только между ними не может быть иерархической связи (что содержит высший критерий?) или связи в виде взаимоотношений одного вечного, другого — временного взаимозависимого компонентов. Практически он считает невозможным воспринимать такие сочетания права и морали жизнеспособными и даже реально существующими.

Он же в 1909 г. стал одним из организаторов и участников сборника «Вехи», который вызвал столь шумные похвалы и не менее шумные осуждения. В статье «В защиту права» из этого сборника раздался едва ли не самый сильный упрек в адрес русской интеллигенции за ее пренебрежение правом и за неразвитость ее правопонимания.

Разумеется, что адресатом критики была не вся интеллигенция, а главным образом та ее часть, которая связала свою судьбу с революционными замыслами и делами. Наряду с Герценом и Михайловским в этот разряд попали и российские социал-демократы (в частности, Плеханов). В правовом нигилизме он обвинял и славянофилов.

Кистяковский видел причины слаборазвитости правосознания российской интеллигенции не только в бедности окружающей правовой жизни, но и в слишком большой дани увлечению метафизическими решениями политических и моральных проблем.

У народнической интеллигенции он увидел «ложное предположение» об исключительно этической ориентации сознания нашего народа. Это помешало ей вовремя и по существу «придти на помощь народу», например с учетом своих положений о специальных стадиях прогресса права от обычая к закону способствовать «окончательному дифференцированию норм обычного права, а также их развитию и трансформации в современное законодательство».

Критика славянофильских прегрешений народнической интеллигенции велась с позиции просветительского оптимизма (образованный класс несет естественную ответственность за развитие «организаторских талантов народа»), который уживался с «общинно-артельными» иллюзиями самих народников.

Философ писал: русский народ отличается присущим ему «тяготением к особенно интенсивным видам организации, о чем, собственно, и свидетельствуют его стремление к общинному быту, его земельная община, артельный труд и т. д.».

В области истолкования природы и назначения права Кистяковский следовал кантовскому определению права и в более современных терминах характеризовал право как совокупность норм, устанавливающих и разграничивающих свободу лиц.

Кистяковский при этом отмечал, что это определение имеет философское, а не эмпирическое значение. С социологической точки зрения он отдавал предпочтение трактовке права как совокупности норм, создающих компромисс между различными требованиями (А. Меркель).

Дело в том, поясняет Кистяковский, что всякий сколько-нибудь важный новоиздающийся закон в современном конституционном государстве становится компромиссным документом, вырабатываемым различными партиями, которые выражают требования определенных социальных групп.

Более того, современное государство само основано на компромиссе, и конституция каждого отдельного государства есть компромисс, примиряющий стремления наиболее влиятельных групп в данном государстве (Право как социальное явление, 1911).

В обсуждении проблематики правового государства весьма авторитетными были также разработки В.М. Гессена, который к уже привычным его признакам (права и свободы граждан, разделение властей, связанность правительственных и судебных решений правом и т. д.) добавлял в качестве непреложного условия также представительную форму правления и наличие учреждений административной юстиции.

Право он определял как внешнюю свободу, предоставленную и ограниченную нормой. Определения права, в которых фигурируют понятия «власть», «государство» или «принуждение», т.е. пони мание права как организованного принуждения, имеют, по его мнению, тот недостаток, что всякое государство или власть сами обусловлены правом.

Они не принимают в расчет те разновидности права, которые существуют независимо от признания или непризнания их тем или иным государством, — таково право церковное, право международное или некоторые юридические обычаи из разряда предшествующих возникновению государства.

Схожие несовершенства имеют, согласно Трубецкому, теории права как «силы» и права как «интереса». Особого внимания заслуживают теории права как части нравственности (как минимум добра). Однако и они смешивают право, как оно есть в действительности, с той нравственной целью, которую оно должно обеспечивать. А между тем есть множество правовых норм, которые не только не представляют собой минимума нравственности, но даже в высшей степени безнравственны.

Таковы, например, нормы крепостного права, нормы, устанавливающие пытки, стесняющие религиозную свободу, и др. Нормы нравственные и правовые не исключают друг друга: поскольку внешнее поведение обусловливаемо внутренним настроением, последнее далеко не безразлично для права.

Необходимо различать в нравственности два элемента: вечный закон добра, которым должна определяться конечная цель нашей деятельности; ряд подвижных и изменчивых конкретных задач, целей, которые обусловливаются, с одной стороны, вечными требованиями добра, а с другой — меняющимися особенностями той конкретной среды, где мы должны осуществлять добро.

В подходе Трубецкого присутствует мысль о гармонизации позитивного права с естественным правом, причем естественное право «звучит как призыв к усовершенствованию», играет роль движущего начала в истории. Идея естественного права, по толкованию Трубецкого, дает человеку силу подняться над его исторической средой и спасает его от рабского преклонения перед существующим.